Джордж Ф. Кеннан «Документы Сиссона»

Зимой 1917-18 гг. комитет по общественной информации (Committee on Public Information), являвшийся официальным органом американской пропаганды в период Первой мировой войны, направил в Петроград своего особого представителя Эдгара Сиссона, бывшего редактора журнала «Космополитен» («Cosmopolitan Magazine»). В феврале и марте 1918 г. Сиссон приобрёл и вывез из России ряд документов и фотокопий документов, имевших целью доказать, что руководители большевистского правительства были платными агентами германского генерального штаба. Перевод шестидесяти девяти этих документов, частью вместе с факсимильными копиями оригиналов, был опубликован осенью того же года комитетом по общественной информации в брошюре, ставшей частью официальных публикаций комитета «Выпуски военной информации» («War Information Series»)¹⁾. Ниже следует попытка дать оценку подлинности и значению этих документов в свете доказательств, имеющихся на сегодняшний день.

Сиссон прибыл в Петроград в конце ноября 1917 г. и пробыл там всю зиму. В начале февраля к нему попал ряд документов, которые как раз тогда начали тайком ходить по рукам в Петрограде. Документы включали по видимости официальные циркуляры Германского правительства раннего периода войны и частную переписку некоторых лиц в Скандинавии летом 1917 г. Общая направленность документов подразумевала, что большевики действовали как платные германские агенты, хотя, в нескольких случаях, значение документов в отношении этого предположения была неясна.

Сведения о некоторых из этих документов, или их содержании, впервые появились во время беспорядков в Петрограде в июле 1917 г. Часть материала, с подачи министра юстиции Переверзева, просочилась в это время в петроградскую прессу в целях дискредитации большевиков. Затем документы были опубликованы полностью в декабре 1917 и январе 1918 г. газетами на антибольшевистской территории донских казаков. Вскоре после этого копии стали курсировать в Петрограде. Они появились в поле зрения Сиссона из разных источников; он смог получить набор этих документов как по-русски, так и в английском переводе. Его очень интересовали их последствия. Не следует путать эти более ранние материалы, включённые лишь в Приложение I официальной американской брошюры, с основными документами, которые будут рассмотрены ниже.

Вскоре после того, как Сиссон ознакомился с первой частью документов, американский посол Дэвид Р. Френсис рассказал Сиссону (5 февраля) о том, что его посетил петроградский журналист Евгений Семёнов, который передал ему снимки предполагаемого официального и конфиденциального документа из советской подшивки: письма члена советской делегации в Брест-Литовске (Йоффе) к совету народных комиссаров в Петрограде. В последующие дни Семёнов принёс послу снимки двух или трёх других документов, также предположительно из советской подшивки. Тогда Сиссон сам связался с Семёновым, и ему удалось в течение февраля получить от него ещё несколько фотографий таких документов. В то время, как первоначальные документы (опубликованные на казацкой территории) содержали материал, относившийся лишь к периоду до захвата большевиками власти, то документы, представленные Семёновым, относились к периоду после ноября 1917 г. и показывали, что большевистские вожди исполняют приказы, причём самым жалким образом и по настоящее время, секретных служб Германского Генерального Штаба в России.

Сиссон настаивал на передаче ему оригиналов этих документов. Ему было сказано, что с этой целью необходимо захватить официальные документы во время переезда советского правительства в Москву в начале марта. Третьего марта ему дали понять, что нападение было успешным. Позднее в этот день он встретился с Семёновым и несколькими его сподвижниками и получил за крупную сумму наличными предполагаемые оригиналы четырнадцати документов, которые он видел до этого²⁾. Что касается остальных документов, ему пришлось удовольствоваться фотографиями.

Сиссон, убеждённый, что материал представляет огромную ценность, сразу уехал в Соединённые Штаты, рассчитывая передать его в руки американского правительства. Он привёз оба набора документов: ранние, уже опубликованные в России, и полученные от Семёнова. В начале мая, после долгого и трудного путешествия, он приехал в Вашингтон. К его изумлению и гневу, госдепартамент (куда ему следовало обратиться в первую очередь) не проявил особого энтузиазма или интереса к его документам и отказался санкционировать их публикацию на данном этапе. На время вопрос зашёл в тупик; но в сентябре 1918 г. Комитет по Общественной Информации, обойдя госдепартамент, смог получить личное властное распоряжение президента опубликовать материалы. Публикация документов в американской прессе началась 15 сентября, несмотря на протесты госдепартамента, озабоченного возможными последствиями для американского персонала, ещё находящегося в России.

Большая часть американской прессы, полагаясь на косвенное одобрение правительства, приняла материал за подлинный³⁾.

Острые вопросы были, однако, подняты в некоторых кругах, более всего в газете „Нью Йорк Ивнинг Пост“. Комитет по Общественной Информации собирался в любом случае продолжить выпуск документов прессой собственной публикацией всего материала в виде брошюры. Ввиду вопросов, касавшихся подлинности, для укрепления доверия было решено привлечь экспертное мнение. По запросу, Национальный Совет по Исторической Службе согласился предоставить такую помощь. Совет назначил Дж. Франклина Джеймсона, основателя и многолетнего редактора „Американского Исторического Обозрения“ и директора отдела исторических исследований Института Карнеги в Вашингтоне, а также Самуэля Н. Харпера, профессора русского языка, и учреждения в ведении Чикагского Университета, провести расследование подлинности документов.

За одну неделю Харпер и Джеймсон изучили шестьдесят девять документов, которые комитет предполагал опубликовать, а также разработали и представили доклад в 2300 слов о своих выводах. Относительно пятидесяти четырёх документов, составлявших основную часть материала⁴⁾ и относившихся к периоду после ноябрьской революции (т.е. впервые показанных Семёновым в Петрограде), они писали:“…мы, не колеблясь, заявляем, что у нас нет оснований сомневаться в подлинности или достоверности этих документов“. В более ранних документах, относящихся к периоду до ноябрьской революции, они не увидели „ничего, что прямо исключало бы представление об их подлинности, и немного того, что дало бы им основание сомневаться в ней…“, однако считали, что не располагают достаточными возможностями составить своё мнение и заявить об этом с полной уверенностью. В случае двух якобы германских циркуляров, имевшихся лишь в немецком оригинале, Харпер и Джеймсон писали, что, хотя они не считают их „просто подделкой“, они также не рассматривают их „…в их нынешнем виде, как документы, на полный текст которых историки или публицисты могут спокойно полагаться, как на подлинные“.

Джеймсон, по-видимому, никогда не сомневался в правильности своей оценки. „…Я твёрдо уверен, что основной пакет из пятидесяти трёх русских документов – подлинники“, писал он другу в 1919 г., „и никто не может на основании тех фраз, которые мы с Харпером использовали, сделать вывод, что мы так не думаем“. Надо отметить, что Джеймсон не владел русским языком, не мог читать документы и описывал свою роль в исследовании, как роль „вульгарной невинности“⁵⁾. Исследование целиком легло на плечи Харпера.

В посмертно опубликованных мемуарах⁶⁾ Харпер так прокомментировал подоплёку этого консультативного заключения: „Мы категорически отказались комментировать выводы относительно того, что эти документы доказывали, а именно то, что Ленин не только имел контакты с германским генеральным штабом, когда он пересекал Германию, но являлся и оставался германским агентом. Джеймсон и я были готовы утверждать, что в данных обстоятельствах, начиная социальную революцию в России, Ленин объективно помогал врагу с военной точки зрения. Нам было сказано, что такое утверждение не поможет создать эмоциональный подъём, необходимый для мобилизации всех наших ресурсов на борьбу. Мы, однако, настояли на своём мнении, что покажет наше заявление по брошюре. Но общим широко распространённым в это время мнением было то, что мы заявили о безусловной подлинности всех документов. Вдобавок к тому, выводы самого Сиссона о том, что говорят документы, также легли на наши плечи. Это последнее беспокоило меня в то время особенно. Когда страна воюет, учёный, если к нему обратится правительство за помощью в военных целях, часто сталкивается с проблемой долга с двух сторон, и ему нелегко защитить себя должным образом.“

В черновике мемуаров Харпера есть пассаж, не включённый в опубликованное издание, который ещё более подчёркивает его недовольство происшедшим:

„Мой опыт работы с документами ясно показал степень давления, оказываемого на сотрудников Университета во время войны. Моё положение было особенно сложным, потому что область моих изысканий находилась под контролем новой группы, выступавшей за мир, и я считал, что в мою задачу как учёного входит объяснение того, почему большевики выступали против продолжения войны не только со стороны России, но и в целом. Благодаря поддержке профессора Джеймсона я смог в какой-то степени не отказаться полностью от правил исследователя, но как сотруднику Университета мне было невозможно не внести вклад в поднятие боевого духа, даже если это означало принятие заявлений явно тенденциозного характера“⁷⁾.

Правительственная брошюра, содержавшая документы и отчёт Джеймсона и Харпера, появилась приблизительно в конце октября 1918 г. Её воздействие на общественное мнение было в значительной степени ослаблено взволнованным откликом на одновременное окончание Первой Мировой войны.

Поскольку с разных сторон продолжали высказываться сомнения в подлинности документов, госдепартамент, по настоянию Сиссона (который был уверен в том, что дальнейшие исследования подтвердят его уверенность в их достоверности), продолжил в 1920 и 1921 гг. расследование происхождения и достоверности документов. Из разных источников было собрано много дополнительных сведений. Но попытки получить оригиналы документов от президента Вильсона, которому они были переданы после публикации брошюры, встретили с его стороны резкий отпор. Он ответил, что в настоящий момент не располагает для этого временем, но „распорядится ими надлежащим образом“, когда оно будет⁸⁾. Когда Вильсон покинул Белый Дом в марте 1921 г., новый Секретарь Белого Дома не смог найти ни следа этого материала.

За отсутствием оригиналов официальное расследование было прекращено и более не возобновлялось.

В декабре 1952 г., когда президент Трумэн собирался покинуть Белый дом, оригиналы документов нашлись в сейфе Белого дома. Нашедшие их, конечно, не имели представления о том, что это. Их отправили в Национальный архив, и теперь они находятся в разделе правосудия и исполнительной власти отдела законодательных, судебных и дипломатических записей. Подшивка материалов, касающихся документов Сиссона, собранных в ходе неудачного расследования, предпринятого госдепартаментом в 1920-1921 гг., собирала пыль по разным ведомственным отделам в течение тридцати четырёх лет. В конце концов, в январе 1955 г. её направили в Национальный Архив, где она сейчас находится в разделе иностранных дел того же отдела.

Другие материалы, явно исходящие из тех же источников, что и предоставленные Семёновым, были приобретены офицерами британской разведки в Петрограде; а ещё один набор документов был доставлен другому американскому официальному лицу в России после отъезда Сиссона. Из первых, по крайней мере два, а возможно и более документов, были идентичны тем, что появились в опубликованной брошюре. Из других американских фондов лишь один был опубликован в выпусках Сиссона; остальное (где-то тридцать семь документов) хранились вместе с материалами расследования.

Из пятидесяти четырёх документов, опубликованных в основной части брошюры „Германо-большевистский заговор“, большую часть составляют восемнадцать сообщений, якобы исходящих от отдела службы в подчинении Германского Генерального Штаба (Grosser Generalstab), озаглавленного „Nachrichten-Bureau“⁹⁾. Хотя на бланке Nachrichten-Bureau не указано место его деятельности, из содержания документов может быть сделан вывод, что бюро располагалось в Петрограде. Сам Сиссон, по-видимому, сделал такой вывод и ни разу в нём не усомнился.

Следующая наиболее многочисленная категория документов предположительно исходит от руководителей бюро контрразведки штаб-квартиры старой русской армии (Ставки), которая в остаточной форме продолжала существовать какое-то время после революции.

Третья часть состоит из восьми документов под шапкой „центрального отдела“ (Central Abtheilung) германского генерального штаба; они подписаны лицом, именующим себя „начальником русского отдела“. Месторасположение этой службы вновь не указано; можно сделать вывод, что она находится в России и почти наверняка в Петрограде.

Что касается остальных документов, то некоторые якобы исходят от других различных немецких служб, а на четырёх стоит шапка „комиссара по борьбе с контрреволюцией и погромами“.

Все эти документы, включая исходящие от немецких военных ведомств, составлены на русском языке. Даты охватывают период с 27 октября 1917 г. по 9 марта 1918 г.

Приложение I состоит из переводов восьми циркуляров Германского правительства периода 1914-1916 гг. и шести писем, которыми якобы обменялись лица в Скандинавии, Швейцарии и Германии летом 1917 г. Приложение II состоит лишь из одного перехвата телеграфного разговора между Чичериным в Петрограде и Троцким в Брест-Литовске.

Положение вещей, предполагаемое основной частью документов, являет собой такую исключительно неправдоподобную картину с исторической точки зрения, что напрашивается вопрос, не могут ли документы целиком быть объявлены подделкой уже на этом основании.

Тот, кто верит в подлинность этих документов, должен быть готов согласиться со следующими утверждениями:

1. Что в течение всего времени с момента Октябрьской революции и до заключения Брест-Литовского договора советские вожди действительно находились в положении тайного подчинения германскому генеральному штабу – в положении, которое они смогли сохранить в тайне не только в то время, но и в течение последующих десятилетий от самых близких товарищей по партии;
2. Что это подчинение доходило до того, что германский генеральный штаб фактически контролировал выборы в центральный исполнительный комитет в январе 1918 г. и предписал избрание большой группы лиц, включая большинство коммунистических вождей;
3. Что германский генеральный штаб секретно содержал в течение этого периода два полноценных отделения в Петрограде (одно из которых было его „русским отделом“), которым удалось установить и соблюдать такую фантастическую безопасность операций, что ни единого намёка на их существование не просочилось ни из одного прочего источника;
4. Что переговоры в Брест-Литовске, вместе с переговорами, ведшимися одновременно в Петрограде князем Мирбахом и адмиралом Кайзерлингом, были искусным притворством с целью повсеместного обмана общественного мнения, а советские переговорщики были под тайным германским контролем всё это время через другие каналы.

Стоит ли говорить, что такое положение вещей никак не согласуется с известной исторической правдой. Безусловно, никто из знакомых с жизнью Ленина, историей большевистского движения и дискуссиями в среде русских коммунистических вождей по проблемам, связанным с Брест-Литовскими переговорами, не может усомниться в реальности, с советской точки зрения, вопросов, поставленных на карту на переговорах в Брест-Литовске, или в искренности дискуссий по ним в высших коммунистических кругах. Немыслимо, чтобы в эти моменты глубочайшего кризиса Ленин скрыл бы от своих соратников политические обстоятельства исключительной важности перед лицом вопросов такого значения. Ленин, что бы о нём ни думали, не был заговорщиком против русского коммунистического движения.

Точно так же, с немецкой стороны, трофейные документы Германского ведомства иностранных дел, касающиеся Брест-Литовских переговоров, которые включают по-видимому практически весь значимый материал, не содержат ничего, что могло бы указывать на то, что кто-либо из немцев, имевших отношение к этим переговорам – включая министра иностранных дел Кюльманна, военных руководителей Германии и самого кайзера – был осведомлён о каких-либо подобных связях с большевистскими вождями, как то предполагают эти документы¹⁰⁾. Напротив, трофейные немецкие материалы содержат множество солидных доказательств, что таких отношений не существовало вообще¹¹⁾.

В целом, ни документы Сиссона, ни его собственные объяснения не предлагают никакой правдоподобной согласованности ситуации полного большевистского подчинения Германии, вытекающего из документов, с известными фактами огромной политической напряжённости между двумя правительствами, которой отмечены Брест-Литовские переговоры на всём их протяжении. Предположить, что немцы, которые в это время готовили своё большое окончательное наступление на западе и крайне нуждались в установлении ясной и надёжной ситуации на востоке, не использовали бы до крайних пределов такой секретный канал, дававший им власть над большевиками, как указывают эти документы, является полным абсурдом. Но ничто в документах не указывает на то, чтобы немцы использовали такие обширные подразумеваемые полномочия в Петрограде в целях сломить упорство советских переговорщиков в Бресте.

Надо также отметить, что, если бы такие предполагаемые отношения связывали бы немцев с большевиками, они не замедлили бы стать предметом рассмотрения немецкого парламентского расследования причин развала Германии в 1918 г.¹²⁾ Это расследование подвергло самому тщательному рассмотрению политические установки высшего немецкого командования на переговорах в Брест-Литовске, к чему любые секретные каналы влияния на большевиков имели бы прямое отношение. Однако никакого упоминания о документах Сиссона или положении, ими предполагаемого, не отмечалось ни разу в течение этого продолжительного и интенсивного расследования, участники которого имели доступ ко всем секретным немецким сводкам.

Само предположение о существовании в Петрограде зимой 1917-18 гг. настоящих отделов германского генерального штаба в высшей степени невероятно и противоречит известным историческим обстоятельствам. Абсурдно предположить, что немцы решили бы разместить в военное время на всё ещё официально вражеской территории сугубо секретные военные учреждения, вдали от немецких линий и любой возможности защитить их от внезапного удара силами немецкой армии. В это время в Петрограде действительно были две настоящие германские военные миссии, возглавлявшиеся князем Мирбахом и адмиралом Кайзерлингом. То, что известно об их положении и отношении к ним, ни в коей мере не соответствует ситуации, предполагаемой документами Сиссона. Мемуары Залкинда, в то время заместителя Троцкого в советском ведомстве иностранных дел, ясно указывают на резкие и унизительные ограничения со стороны большевиков в отношении официальных германских представителей, несмотря на серьёзные протесты Мирбаха¹³⁾. То же подтверждают и трофейные немецкие документы. Ясно, что такие трудности были бы сразу предотвращены, будь в том же городе отделы Германского Генерального Штаба, имеющие огромную власть над большевистским руководством, как то подразумевают документы Сиссона.

Важно также отметить, что, когда в переговорах в Брест-Литовске наступил кризис, германские официальные миссии были тут же удалены из Петрограда из соображений их собственной безопасности; и возобновление немецкого наступления было даже отложено, пока они благополучно не прибыли на территорию, контролируемую Германией. В то же время документы Сиссона говорят о якобы отделах Германского Генерального Штаба, которые продолжают мирно оставаться в Петрограде и неизменно властвовать над советскими руководителями в течение всего периода возобновившихся военных действий, в ожидании окончательного заключения договора.

Каждый в отдельности и взятые вместе, документы изобилуют конкретными предположениями, несовместимыми с историческими фактами. Излишне пытаться перечислить это множество. Вот лишь один хороший пример.

Документы под шапкой «Nachrichten-Bureau» подписаны неким полковником Р. Бауэром (R. Bauer). Когда, значительно позже, официальные представители Союзников пожаловались Семёнову, что в списках офицеров Германской армии невозможно отыскать того, кто мог бы им быть, Семёнов объяснил, что подпись „Р. Бауэр“ была лишь прикрытием некоего Байермайстера (Bayermeister), чьё имя встречается в документах Сиссона в другом месте. Семёнов, без сомнения, ссылался на действительно существовавшего лейтенанта А. Бауэрмайстера (A. Bauermeister) – русскоговорящего старшего офицера германской разведки, служившего на восточном фронте в Первую Мировую войну. Имя Бауэрмайстера появилось в русской печати в 1915 г. в связи с обвинениями, выдвинутыми против русского офицера Мясоедова, казнённого в 1915 г. как немецкого шпиона; и не было никакого сомнения, что Семёнов знаком с этим эпизодом.

Но мемуары настоящего Бауэрмайстера были впоследствии опубликованы¹⁴⁾; и хотя они мрачноваты и неубедительны во многих деталях, нет никаких оснований сомневаться, что они отражают основные факты службы Бауэрмайстера в период войны. Эти факты не оставляют места для той деятельности и в таких местах, которые предполагают документы Сиссона.

В то время, когда Бауэрмайстер написал свои мемуары (1933-34 гг.), он, как видно, слышал лишь об одном документе этой серии: по его описанию это явно не тот документ, что был опубликован в американской брошюре, и не тот, что имелся в американской подшивке, но, определённо, того же происхождения. В этом документе, очевидно, говорилось, что Бауэрмайстер вёл переговоры с большевистскими лидерами в Кронштадте в середине лета 1917 г. (Утверждение, что такие встречи имели место, с участием Ленина, содержится в документе №5 официальной американской брошюры; оно, несомненно, ложно и представляет собой ещё один пример исторического неправдоподобия). Бауэрмайстер, который в то время служил офицером разведки в составе австрийской Третьей армии в Карпатах, высмеивает утверждение о своём участии в такой конференции. Особенно важно, что это всё, что он слышал уже к 1933-34 гг. о документах Сиссона. Настоящий „Р. Бауэр“ вряд ли мог оставаться шестнадцать лет в неведении о факте опубликования правительством Соединённых Штатов восемнадцати его самых важных секретных сообщений другому правительству.

Документы Сиссона были явно составлены кем-то, кто был куда лучше знаком с историческими фактами, нежели хороший читатель петроградских газет; и этот некто предпринял впечатляющие усилия сплести эти факты с обильными домыслами. Результат остался, тем не менее, неубедительным. На каждом шагу обнаруживаются серьёзные расхождения обстоятельств, предполагаемых документами, и известных исторических фактов.

Вот несколько примеров:

• Документ 5: Ленин не был в Кронштадта в июле 1917 г.
• Документ 7: Мартов не был большевиком и вряд ли мог быть включён в такой список
• Документ 9: Шиндлер, Кеберляйн и Дизе, изображаемые германскими агентами во Владивостоке, покинули этот город за годы до того.
• Документ 15: Заявление, приписываемое Троцкому в Брест-Литовске, – это чистейший вздор, как видно из официальных записей переговоров.
• Документ 16: Проезд через Финляндию был в то время чрезвычайно затруднён даже для настоящих дипломатов Союзников.
• Документ 17: Шнойр (Schneur), реальное лицо, втёрся в первую советскую делегацию по установлению перемирия и позднее пытался захватить штаб армии после убийства Духонина. В это время, а также на протяжении почти всего января и февраля, он был в тюрьме под следствием в Петрограде.
• Документ 19: В это время японского „оккупационного отряда“ в Сибири не было.
• Документы 22 и 23: Владивосток ещё не был полностью в руках большевиков, и корабли союзников стояли на якоре на рейде; германское военно-морское командование проявило бы крайнее легкомыслие, приказав отправить разрозненные подводные лодки в такое место.
• Документ 27: Британская и французская миссии, а также большая часть американского персонала, как раз в этот день навсегда покинули Петроград, что делает это сообщение совершенно лишним.
• Документ 37А: Трофейные немецкие документы не содержат никаких упоминаний о подобном разговоре генерала Хоффмана и Троцкого.
• Документ 43: Частично это повторение германских условий в Брест-Литовске; остальное – чрезвычайное упрощение исключительно сложной ситуации.
• Документ 53: Утверждение, что такой отдел германского генерального штаба существовал в Хельсинки в 1916 г., стоит в одном ряду с утверждением, что подобное отделение имелось в Петрограде в 1918 г.

Перечисленное есть лишь несколько выбранных наугад фактов. Можно найти гораздо больше подобных.

Почти на каждом шагу в этих документах встречаются особенности, которые никаким образом не соответствуют обычной практике правительств. Организации, занимающиеся вопросами, требующими конфиденциальности и секретности, обычно избегают излагать в письменном виде, а тем более хранить, записи, содержащие самообвинения. Для правительств необычно вносить без необходимости в письменные документы, и особенно в переписку с другими правительствами, сведения, которые могут быть использованы против них, уж тем более в военное время. В документах же Сиссона постоянно встречаются случаи беспричинного и очевидно совершенно ненужного внесения сведений такого свойства.

К примеру, в первом же документе, претендующем на письменное сообщение от двух официальных лиц, подчинённых ведомству иностранных дел, направленное председателю совета народных комиссаров, подтверждается изъятие из архивов старого царского министерства юстиции некоторых записей, включая „…распоряжения Германского Имперского Банка №7433 от второго марта 1917 г. о выделении денежных средств товарищам Ленину, Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, Суменсону, Козловскому и другим…“ Не было никакой необходимости цитировать здесь инкриминирующее содержание изъятых документов; председатель совета народных комиссаров был бы полностью в курсе дела. Если, как дают понять документы, он был бы озабочен сокрытием доказательств, то последнее, чего бы он хотел, было бы их распространение на другой официальный документ.

В нескольких документах мы встречаем упоминание в официальных сообщениях германских офицеров Советскому правительству имена германских секретных агентов в различных частях России. Любой человек, имеющий элементарные представления о принципах разведывательной работы, знает, что никакая опытная разведывательная организация, особенно в военное время, не будет перечислять имена своих агентов даже во внутриведомственной переписке, уж тем более не в официальных посланиях иностранному правительству. Делать так будет означать передачу этих имён туда, где соответствующая разведывательная организация не имеет никакого контроля. Административные процедуры большевистских властей в ранний период были по необходимости спешно импровизированными и заведомо хаотичными, и у немцев не было никаких иллюзий насчёт личной надёжности большевистских руководителей в их отношениях с капиталистическими правительствами. Ни один офицер германской военной разведки не мог в этих обстоятельствах доверить лидерам большевиков в военное время в высшей степени секретную конфиденциальную информацию такого рода в том виде, на который указывают эти документы, без опасения, что к нему применят меры дисциплинарного характера.

Ряд материалов имеет такой характер, что из соображений политического благоразумия они едва ли могли быть вверены межправительственной переписке. Документ №7 имеет целью сообщить комиссару иностранных дел имена лиц, на переизбрании которых в центральный исполнительный комитет „настаивает“ германский генеральный штаб. Разве мыслимо, чтобы немцы выставили такое требование в официальной переписке? Или чтобы советские вожди приняли это послание и поместили среди своих документов, где их могли бы увидеть их соратники и это тем самым стало бы предметом общих сплетен в партии?

Помимо вопросов исторического правдоподобия, подлинность документов остаётся под вопросом с точки зрения большого числа технических аспектов.

Многие из этих технических несовершенств были описаны в официальной брошюре, опубликованной в Берлине в 1919 г. с предисловием германского премьера Филлипа Шайдёманна (Phillip Scheidemann)¹⁵⁾. В этой брошюре германское правительство официально заявляет, что документы Сиссона полностью подделаны. Генерал Грёнер (Groener), подписавшийся от имени командования германской армии, официально опроверг существование ряда помянутых в документах Сиссона германских офицеров.

Достоверность этой публикации была отвергнута Сиссоном априори, как исходящая из предвзятого источника. Но надо помнить, что за содержащимся в публикации заявлением стоял весь авторитет правительства Германии, и маловероятно, чтобы оно включало прямые искажения в отношении официальных немецких учреждений. Подобные заявления могли бы легко стать предметом насмешек и критики со стороны тысяч людей в Германии.

1) Шапки на печатных бланках. Немецкая публикация отмечала, что шапки на якобы официальных бланках отдела Германского Генерального Штаба из документов Сиссона явно фальшивые. Обозначение «Grosser Generalstab» в действительности было отменено 2 августа 1914 г. и восстановлено лишь после войны. В состав Генерального Штаба никогда не входило „Nachrichten-Bureau“. Существовал, до лета 1917 г., „Nachrichtenabteilung“¹⁶⁾, ставший в 1917 г. „Abteilung Fremder Heere“¹⁷⁾, откуда было, возможно, и взято название. В нём не было русского отдела. Эти и другие заявления были подтверждены госдепартаменту директором отдела военной разведки министерства обороны, полковником Мэтью С. Смитом в письме от 17 января 1921 г.¹⁸⁾

Помимо этих ошибок, надо отметить, что написание заголовка (включая и немецкие циркуляры в Приложении I к документам Сиссона) было в некотором отношении устаревшим или необычным, и вряд ли было бы употреблено в подлинных немецких документах в 1918 г. (например, „Bureau“ вместо „Büro“; „Abtheilung“ вместо „Abteilung“; „Central“ вместо „Zentral“).

2) Язык. Все письма немецких офицеров написаны на превосходном русском языке. Это само по себе необычно, тем более, в России. Даже русское правительство не всегда использовало родной язык в дипломатической переписке. В данном случае он был особенно не нужен, так как большинство большевистских лидеров имели приличные знания немецкого. К тому же понятно, что в отделах Генерального Штаба в России был бы штат переводчиков и машинисток, для которых русский был бы родным языком. Таких людей, наверное, можно было найти в Германии; но они вряд ли были бы теми, кто имел бы высший уровень секретного допуска; их вербовку и найм было бы сложно осуществить ввиду необходимости соблюдения норм особой безопасности для операций такой секретности. Забавным штрихом является тот факт, что некоторые высокопоставленные немецкие чиновники, включая руководителя русского отдела Генерального Штаба, подписались кириллицей. Это было и необычно и ненужно.

3) Датировка. В зиму 1917-18 гг. Советское правительство переходило со старого юлианского календаря на западный григорианский, вперёд на тринадцать дней. Формально переход произошёл 1/14 февраля 1918 г. Но непосредственно перед этой датой и сразу после неё широко использовали двойное датирование, для избегания путаницы.

Ни на одном из документов Сиссона странным образом нет двойной даты или чего-либо, означающего датировку по старому или новому календарю. Документы, относящиеся к последним месяцам 1917 и январю 1918 года были, очевидно, датированы по старому календарю¹⁹⁾. Это касается и писем из якобы немецких учреждений. Документы второй половины февраля, с другой стороны, также исходящие от немецких ведомств, явно датированы по новому календарю. В какой-то момент, стало быть, эти немецкие учреждения перешли со старого на новый календарь. И, поскольку предполагается, что они переписывались с высшими учреждениями Советского правительства, этот переход должен был бы состояться тогда, когда он официально совершился, т.е. 1/14 февраля.

Достаточно странно уже то, что официальное германское учреждение пользовалось датировкой старого стиля; это противоречило бы всему остальному официальному германскому порядку ведения дел и затруднило бы интегрирование переписки в германское правительственное делопроизводство. Если бы немцы вообще пользовались старым стилем, то они наверняка использовали бы и двойные даты. Ещё более странно, что в самый момент перехода они не пользовались никаким средством, чтобы пометить эту перемену и указать, какой системой дат они пользуются в какое время. Но самое странное то, что датировка писем от германских учреждений прямо прослеживается от 1 до 14 февраля в шести документах этого периода. Для любого, кто менял старую систему на новую по времени, определённому правительственным декретом, было невозможно датировать этот период, так как надо было перейти с 31 января сразу к 14 февраля, чтобы догнать григорианский календарь. Понятно, что немцы могли совершить этот переход в какой-то другой момент, поскольку в датировке другого периода в самом деле имеются пропуски в тринадцать дней, но, если они так сделали, то это было их произвольное решение, противоречащее официальной русской норме; невероятно, что в таком случае они не использовали бы двойные даты для избегания путаницы.

В общем, датировка немецких документов до середины февраля весьма неправдоподобна и могла бы – если письма подлинны – лишь вводить в крайнее заблуждение того, кому сообщения были адресованы.

4) Форма. Письма из германских учреждений все подписаны как старшим по рангу чиновником, так и вторым официальным лицом, именуемым „адъютантом“. Эта система заверения, обычная для русской практики, никогда не использовалась в немецкой армии.

5) Печать. Документы, предположительно направленные „Русским отделом Германского Генерального Штаба“, не имеют никакой печати, то же касается и части документов якобы русских учреждений.

Печать на письмах „Nachrichten-Bureau“ совершенно примитивная и не похожа ни на одну официальную, которыми пользовалась в германской армия. На печати лишь небрежно вытесненные буквы, без эмблемы, и её, похоже, смастерили, прикрепив буквы шрифта печатной машинки к концу металлической трубки. Она либо самодельная, либо сделана местной петроградской фирмой. Едва ли мыслимо, чтобы столь серьёзное германское военное учреждение, стремящееся держать своё присутствие в русской столице в крайнем секрете, стало бы заказывать печать в местной лавке.

6) Почерк. На документах якобы германских учреждений есть рукописные записи двух видов: подписи немецких авторов и пометки на полях советских получателей. Эти образцы можно проверить по следующим критериям: a) плавность и последовательность исполнения подписей; b) сходство почерка подписей и пометок на полях, а также подписей предположительно разных лиц; c) в случаях известных исторических персонажей, сопоставление их подлинных подписей с подписями на документах; d) сравнение почерка на документах с почерками лиц, имеющих отношение к происхождению документа.

Этот последний пункт будет рассмотрен в более позднем контексте. По поводу первых трёх пунктов можно сказать следующее:

Документы из этого источника были исследованы экспертом по почеркам британской разведки в 1918 г. И, несколько позже, двумя американскими экспертами: капитаном Гарри Гивеном (Harry Given) армии США и Джеймсом Б. Грином (James B. Green) из Вашингтона, округ Колумбия.

По поводу первого из пунктов британский специалист пришёл к выводу, что „…тщательное изучение всех подписей… выявило очень много колебаний…Отчётливые признаки неуверенности встречаются в некоторых подписях, и это указывает на их поддельность“. Британский отчёт особенно ссылался на ряд подписей „R. Bauer“, которые, как указывалось, „… содержат куда больше несоответствий, чем, по нашему мнению, то же количество подлинных подписей одного лица“²⁰⁾.

Американские эксперты пришли к диаметрально противоположному заключению, а именно, что каждый набор подписей выполнен, по-видимому, той же рукой и их плавность и последовательность указывают на их подлинность. Это заключение относилось, однако, к другому набору документов, полученному позднее. Американские эксперты никогда не видели оригиналы документов, опубликованных в сборнике „Германо-большевистский заговор“, где подписи содержат гораздо больше признаков неуверенности и затруднённости исполнения²¹⁾. Они также, видимо, не обратили никакого внимания на опубликованные факсимиле этих документов. Они, помимо этого, не заинтересовались сходством подписей и пометок на полях – упущение, которое сложно объяснить, имея дело с опытными графологами, изучающими документы в поисках доказательств подделки.

Что касается подписей настоящих исторических личностей, ни один из официальных экспертов по почеркам не имел необходимого материала для сравнения, а американские эксперты вообще не поднимали этот вопрос. Сегодня для сравнения имеется значительный материал. В бумагах Гумберга (Gumberg), хранящихся в фонде Государственного Исторического Общества Висконсина в Мэдисоне, есть одна подлинная подпись Дзержинского и шесть Троцкого. Факсимильные копии двух подлинных подписей Йоффе, которыми снабжены документы Советско-Латвийского договора 1920 г., имеются в Национальном архиве²²⁾.

Ни одна из этих подписей не имеет особенного сходства с подписями и визами на документах Сиссона²³⁾. Различия, вообще говоря, настолько велики, что устраняют, по мнению автора, всякую возможность общего авторства. Ещё один пример – это вопиющее несоответствие почерка и виз секретаря совета народных комиссаров Горбунова на документах Сиссона и подлинной подписи Горбунова на оригинале текста декрета о создании Красной Армии, воспроизведённом во втором томе (против стр. 26) “Русской революции“ Уильяма Генри Чемберлена²⁴⁾.

В отношении сопоставимости подписей и пометок на полях, и различных подписей, британский эксперт по почеркам пришёл к выводу, что в них заметно явное аномальное сходство. В особенности он отметил росчерки в конце некоторых подписей, которые были практически идентичны пометкам на полях приписываемых получателям документов. Кстати, это сходство очевидно для самого неискушённого глаза. Изучение всего лишь нескольких документов, факсимиле которых были напечатаны в правительственной брошюре, достаточно, чтобы предположить, что к изготовлению многочисленных подписей и пометок на полях в этих документах были причастны самое большее три или четыре руки, а, возможно, и одна.

Особенно дискредитирующее в этом отношении доказательство содержит документ, приобретённый после отъезда Сиссона из России и не опубликованный в правительственной брошюре, но явно того же происхождения, что и опубликованные. Это сообщение, датируемое 3 апреля 1918 г. – ещё одно из серии „Nachrichten-Bureau“ находится в Национальном архиве. К нему приложены две справки, предположительно, выданные канцелярией комиссара внутренних дел „Трудовой Коммуны Санкт-Петербурга“ – лицами, которые якобы не имели отношения к происхождению любых других документам Сиссона. Тем не менее, почерк и подписи на этих справках, включая сам текст одной из них, имеют несомненное сходство с подписями и пометками на полях из документов опубликованной серии.

7) Шрифт. Тщательное изучение шрифта основной части документов, опубликованных в официальной брошюре (все они напечатаны на машинке), вполне ясно показывает, что документы изготовлены на пяти различных печатных машинках²⁵⁾.

Для напечатания всех документов из русских учреждений, включая такие различные, как канцелярия „комиссара по борьбе с контрреволюцией и погромами“ и „штаб контрразведки“ (предположительно находящиеся за сотни километров от Петрограда), использовались лишь машинки 1 и 2. Тем самым, документы якобы из русских источников были на самом деле изготовлены там же, где и документы из германских учреждений – явный признак подделки²⁶⁾.

Это заключение совпадает с мнением британского цензора почтового ведомства, который работал с набором документов, среди которых были по крайней мере два из серии опубликованных в Америке. Он обнаружил, что „…оригинальные документы различных учреждений или районов одного города были с определённостью изготовлены на той же печатной машинке, с теми же дефектами“²⁷⁾. Американские эксперты пришли, действительно, к совершенно противоположному заключению, изучив отдельный набор имевшихся у них документов. Тем не менее, свидетельства того, что одна и та же печатная машинка использована для составления документов из разных учреждений, видны невооружённым глазом; трудно понять, как американские эксперты могли прийти к такому заключению.

Почему шрифт оригиналов и фотокопий не были исследованы ранее – одна из загадок этой истории. Верно, что оригиналы были отосланы президенту Вильсону вскоре после того, как Харпер и Джеймсон завершили свою работу с ними, и они были недоступны до начала 1953 г. Американские эксперты по почеркам, как отмечено выше, их не видели. У госдепартамента, видимо, никогда не было доступа к ним. Но они были лично у Сиссона в течение всего лета 1918 г. и были доступны для изучения, пока их не передали президенту в ноябре того же года.

В своих опубликованных мемуарах²⁸⁾) Сиссон рассказывает довольно подробно об обстоятельствах приобретения им этих документов.

Евгений Петрович Семёнов (иногда подписывавшийся Коган-Семёновым) был петроградским журналистом, известным западным посольствам как корреспондент, а после Февральской революции как сотрудник редакции газеты „Вечернее Время“. Это была одна из газет, владельцем и издателем которой был известный издатель Алексей Сергеевич Суворин, причём основным изданием была утренняя газета „Новое Время“. Обе газеты были консервативного, антигерманского и антисемитского толка (что не мешало им пользоваться талантами еврейских журналистов, если это требовалось).

Будучи сам и антигермански, и антибольшевистски настроен, Семёнов стал полезен временному правительству на волне беспорядков июля 1917 г., предпринимая усилия по дискредитации большевиков как германских агентов публикациями материалов разведки, обвиняющими тех в получении денег от немцев. Семёнов, как представляется, принимал участие в сборе части этого материала. Вскоре после Октябрьской революции, когда „Вечернее Время“ было закрыто, он отправился на Дон к Корнилову. Тогда, по-видимому, он привёз туда документы, которые впоследствии вошли в Приложение I коллекции Сиссона, и устроил там их публикацию.

Семёнов возвратился в Петроград в январе 1918 г., будучи направлен посредником из-за своих хороших связей с посольствами Союзников на переговоры о получении займа для антибольшевистских сил на Дону²⁹⁾. Вскоре после его возвращения в Петроград копии этих более старых документов стали доходить до сведения Союзнических посольств. Понятно, что, если бы представителей Союзников удалось убедить в том, что большевики – германские агенты, шансы получить финансовую помощь для антибольшевистских сил повысились.

Но эффективность этих старых документов была ограничена. Если бы им поверили, то это доказало бы лишь, что до захвата власти в ноябре 1917 г. большевики, тогда лишь борющаяся оппозиционная группа, получали средства из германских источников. Документы не доказывали даже причастность самого германского правительства; насколько показывали документы, деньги могли поступить из дружественных кругов германских социалистов. Чтобы пробудить энтузиазм Союзников, необходимо было показать, что не только в прошлом, но и в настоящий момент, большевики получали официальную германскую поддержку и что эта деятельность была прямым продолжением германских военных усилий. Именно перед лицом таких обстоятельств Семёнов и появился сразу по возвращении в приёмной американского посла с первыми документами новой серии, исходящими из самого Германского Генерального Штаба, и показывающими якобы германо-большевистские связи на текущий момент. Это случилось как раз тогда, когда подборки старых документов были оставлены у дверей Союзнических посольств (а также и на пороге начальников британских разведслужб в Петрограде) анонимными жертвователями.

Семёнов, который бежал из России следующей зимой и присоединился к эмиграции в Западной Европе, никогда впоследствии не пытался отрицать свою роль в доставке документов Сиссона; но он заявлял, что был лишь посредником между теми, кто украл или переснял их из большевистских подшивок документов, и Союзническими посольствами, куда они были доставлены. Из заявлений Семёнова того времени Сиссон вынес заключение, что были „две группы, работавшие против большевиков“, которые были связаны с доставкой первой серии документов, что эти группы были „по большей части“ независимы друг от друга, хотя Семёнов был членом обеих и „главой“ одной из них, а другая, которой Семёнов не руководил, состояла из лиц, связанных с военными и военно-морскими службами, что все они были против большевиков, но продолжали работать на старых должностях для получения внутренней информации. Эти люди, рассказывает Сиссон, проводили сложную операцию перехвата сообщений прямой телеграфной линии связи русской делегации в Брест-Литовске и Советского штаба в Смольном Институте³⁰⁾. Их обычно называли „группой связи“.

Семёнов сообщил Сиссону о людях, занимавшихся добычей этих документов, немногое, разве что назвал имя некоего „полковника Самсонова“, руководителя группы связи. Непохоже, чтобы он сообщил Сиссону имена каких-либо членов его собственной группы. Но немного позже, когда Семёнов приехал в Лондон, у него было несколько бесед с сэром Бэзилом Томпсоном (Basil Thomson), руководителем Скотланд-Ярда; и Томпсону он признался, что вообще-то получил документы от приятеля и коллеги по редакции „Вечернего Времени“ Антона Мартыновича Оссендовского. Ввиду этого признания надо повнимательней приглядеться к облику и окружению Оссендовского.

Имя Оссендовского известно английским читателям, в основном, как автора ряда автобиографических работ, из которых, возможно, наиболее известна „Звери, люди и боги“³¹⁾. Эти записки расплывчаты и запутаны как в отношении хронологии, так и обстоятельств, и во многих отношениях не внушают доверия. Как исторические или даже автобиографические свидетельства они абсолютно неудовлетворительны³²⁾.

Принимая это во внимание, а также то, что другого биографического материала нет, непросто составить достоверный отчёт о жизни и деятельности Оссендовского. Нет оснований сомневаться, что он родился в Польше 27 мая 1876 г., был привезён в Россию в раннем возрасте и получил там образование. На этом определённость кончается. В последние годы века, по его собственному признанию, он был студентом Петербургского университета, но диплома не получил в связи со студенческими беспорядками 1899 г. В отношении периода с 1899 по 1903 год он рассказывает удивительное множество историй о своих занятиях, должностях и приключениях. То ли он был в это время ассистентом профессора Петербургского университета Станислава Залесского, то ли находился в Западной Европе, где получил докторскую степень (а также звание „Officier d'Académie“) в Париже и много путешествовал по Франции и Испании; или, что менее вероятно, делал всё это одновременно. В 1903 г. он отправился во Владивосток, где, по его утверждению, имел какое-то отношение к восточному отделению Российского Географического Общества (был „учёным секретарём“).

Он всё ещё был там, когда началась русско-японская война. Где-то во время войны он поехал в Харбин и стал служащим Китайской Восточной железной дороги. Одним из немногих относительно достоверных фактов его карьеры является избрание его 25 ноября 1905 г. председателем стачечного комитета тех, кого можно было бы назвать „белыми воротничками“ этой железной дороги³³⁾.

Это положение привело к его конфликту с более радикальными руководителями социалистической рабочей организации. Но этого также оказалось достаточно, чтобы сделать его участником беспорядков и сопротивления российским властям в этом регионе в месяцы непосредственно после окончания войны. После подавления этих волнений он был арестован (16 января 1906 г.), судим и приговорён к восемнадцати месяцам тюрьмы. Его освободили в Харбине 23 сентября 1907 г., и он вернулся в Петербург той же осенью.

Здесь, он говорит, он испытал три года лишений и бедности, прежде чем „сломил постоянное сопротивление и преследования властей“ и нашёл постоянную работу. Как он утверждает, это было место научного ассистента на фабрике Coillon'a в Петербурге, обстоятельство, которое трудно примирить с уверением его издателя, что он был перед самой войной „…специалистом в вопросах золота и платины, председателем Всероссийского Бюро Золота и Платины, членом Совета купцов и промышленников Петербурга… сотрудником графа Ю.Ю. Витте³⁴⁾ по вопросам золотопромышленности… издателем ежемесячного журнала „Золото и платина…“, а также автором ряда беллетристических произведений.

Как бы там ни было, первые месяцы войны застали Оссендовского за совсем другими занятиями. Разразившаяся война привела к усилению попыток части русских деловых кругов не только искоренить самые остатки германского коммерческого влияния в России, но путём раздувания и эксплуатации военной истерии, дискредитировать и разорить тех российских конкурентов, которые были уязвимы к атакам на их немецкие имена или германское происхождение их предприятий³⁵⁾.

Есть очень серьёзные основания полагать, что Оссендовский служил этим российским торгово-промышленным кругам в течение военных лет 1914-1917 гг., а, возможно, и ранее в качестве платного пропагандиста. Проводником этих его стараний было, в первую очередь, „Вечернее Время“. Его усилия приняли форму статей, подписанных почти неизменно псевдонимом „Мзура“. Манера подачи газетой этого материала – ни в форме репортажей, ни в виде редакционных статей – выявляет их сущность как оплаченной пропаганды. Есть все основания полагать, что не только Оссендовский лично, но и сама газета (находившаяся под сильными подозрениями в откровенной продажности) получала вознаграждение за эти услуги. Это очень подходило для газеты, чья яростная антигерманская редакционная линия была давно известна³⁶⁾. В основе статей Мзуры лежало намерение убедить читателя, что даже в самый разгар войны Россия продолжает оставаться жертвой широчайшей „паутины“ тайных германских коммерческих интриг.

Статьи Мзуры продолжали в обилии появляться в течение всех военных лет вплоть до революции. По крайней мере двадцать из них были опубликованы в газетных колонках в первой половине 1915 г., вместе с другими, также очевидно вышедшими из-под пера Оссендовского (некоторые - с его инициалами). Они выходили до Февральской революции, после чего Оссендовский, по-видимому, стал, как и Семёнов, регулярным редактором газеты.

К концу лета 1917 г. Оссендовский видимо начал, вместе с Семёновым, в какой-то форме сотрудничать с чинами военной разведки временного правительства, которые были сильно заинтересованы в выявлении связи между большевиками и немцами. Сам он позднее заявлял, что участвовал в „разоблачении“ большевиков после июльских беспорядков³⁷⁾, операции, инспирированной правительством. Они с Семёновым участвовали в инструктивных совещаниях в штабе армейской разведки летом 1917 г. в качестве специалистов по антигерманской пропаганде³⁸⁾ и, предположительно, получили финансовую поддержку из этого источника.

В письме 1920 г. Оссендовский пишет о себе, что был „вначале издателем „Биржевых Ведомостей“, а затем, во время войны, газеты „Вечернее Время“, где вёл борьбу с Германией во всех областях нашей жизни, пользуясь материальной и денежной помощью, предоставленной мне Н.А. Второвым, А.И. Гучковым, представителями Польши и др.“³⁹⁾ Второв был известным московским коммерсантом. Гучков был председателем Военно-промышленного комитета Российских производителей и, после Февральской революции, первым военным министром временного правительства. Пожертвования Гучкова могли поэтому представлять взносы российских коммерческих кругов или, после Февральской революции, кругов военной разведки.

Неясно, кто был представителями Польши; но существуют веские доказательства, что отношение к происхождению документов имели польские круги. Некоторые члены местного Польского комитета в Москве были помянуты в связи с доставкой поздней серии документов в тамошнее американское генеральное консульство⁴⁰⁾. Сэр Бэзил Томпсон также намекал на сведения британцев о происхождении документов (вероятно, куда более точные, чем информация, имевшаяся у американского правительства), когда писал чиновнику госдепартамента 29 июля 1920 г.⁴¹⁾, что, хотя он ничего не знал об Оссендовском, “…конечно, хорошо известно, что в Польше есть настоящая фабрика по производству поддельных документов, в чём поляки весьма искусны…“ Тенденциозность документов – антибольшевистская и антигерманская – конечно, очень подходила ко взглядам тех поляков, которые, как Оссендовский, полагались в будущем на благосклонность к Польше некоммунистической России.

В целом, очевидно, что в годы, предшествовавшие большевистской революции, Оссендовский зарабатывал на жизнь в качестве профессионального поставщика антигерманского пропагандистского материала, а летом 1917 г. в особенности материала, уличающего большевиков как германских агентов. Большевики после захвата власти, естественно, пресекли всякую открытую деятельность в этом направлении и тем самым лишили его надёжного источника средств существования. Неудивительно поэтому, что мы застаём его сразу после большевистской революции при передаче своему коллеге Семёнову следующего документа, явно предназначенного для показа представителям Союзников в России:

Представители Союзников, как позднее сообщил Семёнов, отклонили это предложение. После этого Семёнов говорит загадочно: “Я организовал кампанию по-другому“⁴³⁾. К тому времени, когда два месяца спустя Семёнов вернулся из поездки на Дон, документы именно описанного Оссендовским содержания, но теперь якобы исходящие из источника, куда более захватывающего воображение, начинают притекать в изобилии.

На этом месте необходимо обратить внимание на некоторые из документов Сиссона, имеющих отношение к Дальнему Востоку. В Документе №9 несколько лиц, якобы проживающих во Владивостоке, упомянуты как германские агенты. Хотя документы не раскрывают ничего, помимо их имён, исследование показывает, что большинство этих людей были в то время или до него служащими или сотрудниками хорошо известной сибирской компании Кунста (Kunst) и Альберса (Albers). Это была крупная компания оптовой и розничной торговли, которая владела универмагами в нескольких городах и другими предприятиями в различных местах русского Дальнего Востока. Основанная немцами фирма была русифицирована перед войной принятием в русское подданство её руководящих работников. Руководителем фирмы во время Первой Мировой войны был А. Даттан (A. Dattan), ранее почётный германский консул во Владивостоке. О натурализованном, но, по-видимому, совершенно лояльном русском подданном Даттане известно, что он был отцом двух сыновей, которые воевали на русской стороне, причём один из них погиб на поле боя. Даттан помянут среди других в Документе №9 как германский шпион.

Ещё один из отмеченных в Документе №9 как германский агент – это некий Панов, о котором сообщается лишь, что он „отставной офицер русского флота“. Это не может быть никто другой, как В.А. Панов, который был действительно отставным морским офицером, некоторое время градоначальником Владивостока и долгие годы (с 1892 г.) редактором ведущей газеты русского Дальнего Востока - владивостокской газеты „Дальний Восток“. Панов был, между прочим, старейшим и наиболее выдающимся русским публицистом на Дальнем Востоке, человеком широко известным и уважаемым. Никакого намёка на это в Документе №9 нет.

Документ №29 возвращает нас к тем же предположениям. На этот раз приложенный отдельный лист даёт список предполагаемых германских агентов на Дальнем Востоке с их адресами. Снова исследование показывает, что большинство поименованных были должностными лицами и сотрудниками фирмы Кунста и Альберса (у двоих в качестве домашнего указан адрес самой фирмы). В списке сам Даттан и снова Панов.

Держа эти документы в уме, вернёмся ещё раз к предшествующей деятельности Оссендовского во время войны как пропагандиста на службе у русских фирм.

Отличительной чертой статей Мзура было постоянное повторение острейших и самых злобных нападок на фирму Кунста и Альберса и на Даттана лично. Сколько таких атак вышло из-под пера Оссендовского, установить невозможно. Сам он писал в одной из таких статей в 1915 г., что набрасывается на эту фирму „в сотый раз“; и это, вероятно, не было преувеличением. Сомнительно, чтобы история журналистики могла предъявить ещё один пример такой ожесточённой и долгой личной вендетты .

Когда началась эта распря, насколько в неё была вовлечена газета и её издатель Суворин, тоже неясно. Оссендовский в беседе с Самуэлем Н. Харпером в ноябре 1921 г. признал, что был автором нападок на фирму. Он сказал, что впервые познакомился с фирмой в 1913 г., и упомянул, какими тёмными делами она, по его мнению, занималась и какие цели преследовала. Он сказал, что писал эти статьи „до войны“. Они, кстати, выходили, и в большом количестве, в 1915 и 1916 году.

Есть, правда, свидетельство, что суворинские газеты нападали на эту фирму задолго до войны, с помощью Оссендовского или без. В книге „Мир или война к востоку от Байкала?“ Е.Дж. Харрисона (E.J. Harrison), опубликованной около 1910 г.⁴⁴⁾, есть указание на то, что автор называет „характерной атакой“ газеты „Новое Время“ на „мистера Адольфа Даттана, германского консула во Владивостоке и главу хорошо известной в этом порту фирмы Кунст и Альберс“.

Автор приводит отрывок из редакционной статьи „Нового Времени“ начала 1909 г., текст которой определённо напоминает выражения, которыми позднее в своих нападках на фирму пользовался Оссендовский. Можно в любом случае сказать, что гонения на эту фирму со стороны суворинских изданий с участием Оссендовского или без него начались, по крайней мере, за пять лет до войны.

Очевидно в результате этих различных нападок и интриг Даттан был задержан в начале войны как политически ненадёжный и выслан в „административную ссылку“ в Томск. Он оставался там по крайней мере до Февральской революции. Но атаки на фирму не прекратились.

Наоборот, Оссендовский стал дополнять свои статьи публичными лекциями на ту же тему, и даже, говорят, опубликовал книгу об этом под названием „Дальневосточный паук“. В 1915 г. он, как сообщает Панов, разработал план снять во Владивостоке кинофильм, в котором были бы раскрыты тёмные дела фирмы, а главную роль должен был играть загримированный под Даттана актёр. Видно, это было уже слишком.

Во всяком случае, где-то в 1915 г. фирма подала на Оссендовского в суд то ли за клевету, то ли за шантаж – точно не известно. Позже он заявлял Харперу, что фирма предлагала ему 200000 рублей, чтобы он прекратил свои нападки⁴⁵⁾. В документах Сиссона есть факсимильные копии двух анонимных записок вымогательского характера, предоставленные Даттаном в начале 20-х гг., и утверждающие, что если Мзуре будет выплачена соответствующая сумма, атаки могут прекратиться. Дело тянулось весь 1916 год и так и не дошло до суда, пока не произошла Февральская революция. Даттан и другие свидетели со стороны фирмы не смогли приехать в Петроград для дачи показаний.

Осенью 1916 г. фирма обнародовала доказательства в поддержку своих обвинений. Говорят, этот материал был напечатан в петроградской газете „День“ в ноябре и декабре 1916 г.⁴⁶⁾

Друзья Даттана явно чувствовали, что или Оссендовский, или „Вечернее Время“ пользовались какой-то особой протекцией царского правительства. Это представляется весьма вероятным. Поэтому сразу после его падения они попытались добиться тщательного расследования в интересах Даттана. Панов вместе с другими влиятельными фигурами и организациями Владивостока (включая, между прочим, и местный совет, всё ещё умеренно настроенный) телеграфировал временному правительству о необходимости рассмотреть дело. Особенно они просили учесть в этом отношении документацию отделения контрразведки в Харбине. По-видимому, в этих делах были какие-то материалы об Оссендовском, которых не было в петроградских делах.

Большевистская революция ноября 1917 г. спасла Оссендовского от такого разбирательства. Она не избавила, однако, русский Дальний Восток от лиц, желавших расследования дела Даттана-Оссендовского. Зимой 1917-1918 гг., когда Семёнов носил Сиссону документы, Оссендовский, должно быть, в основном думал об этих людях и их обвинениях против него. Оссендовский и сам спешно отправился в Сибирь из Петрограда в мае 1918 г. с очевидной целью попасть в контролируемую Союзниками зону. Идея этого бегства наверняка пришла ему в голову в начале марта, когда казалось, что немцы займут Петроград, и петроградские газеты впервые стали печатать новости из союзнических столиц с предположениями о близкой интервенции Союзников в Сибири.

А раз дело обстоит так, крайне интересно отметить, что Документ №29 от 9 марта 1918 г., с его списком „германских шпионов“ на Дальнем Востоке, был единственным из основной серии, который не был доставлен Сиссону до его отъезда 3 марта; документ с просьбой переслать его Сиссону был получен вскоре после этого другим американским представителем. Всё это указывает на то, что документ был составлен непосредственно после отъезда Сиссона 3 марта. Это были как раз те дни, когда в петроградских газетах появились первые (ошибочные) сообщения об интервенции Союзников в Сибири.

Нетрудно представить, что, если Оссендовский собирался бежать на подконтрольную Союзникам территорию Сибири (что он вскоре и сделал), ему стоило учитывать свою уязвимость по отношению к обвинениям со стороны Даттана и его коллег, и что он должен был понимать, что сотрудникам фирмы и Панову будет значительно легче предъявить эти обвинения. Поэтому намерение снабдить Союзников информацией, заранее дискредитирующей этих людей, очевидно.

Когда в конце октября 1918 г. Панов впервые узнал о публикации документов Сиссона и о том, что его фамилия значится в официальной американском издании в списке германских шпионов, то был ошеломлён. Он направил формальные запросы в местное американское бюро печати и в американское консульство о подтверждении или опровержении этих вестей, а также для получения копий документов.

Хотя бюро печати через несколько недель опубликовало краткое содержание документов, снова упомянув его имя, он не дождался никакого ответа от американских властей. Не располагая возможностью увидеть текст, порочащий его доброе имя, он не мог ответить на обвинения. Почти год спустя ему удалось раздобыть копию американской официальной брошюры с факсимиле Документа № 29. Он сразу написал и опубликовал небольшую книгу, где указывал на многочисленные свидетельства подделки в документах, решительно указывая на Оссендовского как их автора и горько жалуясь на ту роль, которую сыграло американское правительство в очернении его имени⁴⁷⁾.

Панов в заключение своего рассказа обращался как русский журналист к своим коллегам в Соединённых Штатах с призывом выступить в защиту его чести: „Я призываю американскую прессу во имя солидарности… обратиться к тем членам американского правительства, которые отвечают за публикацию этого материала, чтобы те исполнили их долг перед американским народом, который они ввели в заблуждение, и передо мной, который пострадал от незаслуженных обвинений, бросивших тень на мою честь и репутацию.“

Нет никаких свидетельств того, что призыв Панова нашёл отклик в американской печати; нет также и указаний на то, чтобы американское правительство когда-либо рассматривало информацию, которую он предоставил в защиту своей репутации.

Если Оссендовский подделал документы Сиссона, то среди написанного его рукой можно было бы найти подтверждение сходства почерка с почерком на различных документах. И это как раз и есть то, что мы находим – и в значительном количестве.

Панов при написании своей небольшой книжки о документах располагал лишь двумя подписями Оссендовского. Но даже на этой основе он смог выстроить приличную аргументацию в пользу того, что не только все подписи и пометки на полях всех документов написаны одной рукой, но и то, что это без сомнения рука Оссендовского. У современного американского исследователя более благоприятное положение. У него есть не только подписи, но и письмо Оссендовского на четырёх страницах от 11 апреля 1919 г. в Русскую Экономическую Лигу в Нью-Йорке, а также факсимиле некоторых страниц его записной книжки, воспроизведённых его франкфуртскими издателями в публикации, упоминавшейся ранее.

Латинская „B“ из подписи Бауэра в документах Сиссона:

Русская „В“ в почерке Оссендовского:

Другой интересный пример сходства руки Оссендовского и начертания букв в документах – это сравнение подписи „Бауэр“ латинскими буквами и слова „Бюро“ (Bauer, Bureau – прим.перев.), с теми же буквами. Обратите внимание на „а“ и „u“, а также на „B“:

Можно без сомнения сказать, что доказательства сходства подлинных образцов почерка Оссендовского и надписей на документах Сиссона многочисленны и убедительны. Самый полный образец почерка во всех документах Сиссона содержится в упомянутой выше справке, исходящей якобы из „Рабочей Коммуны Санкт-Петербурга“. Весь текст справки написан от руки. Написание, его общий характер и внешний вид неотличимы от руки Оссендовского. Хотя видно, что попытки изменить почерк основной части документов проводились (росчерки в нижней части букв, например, были сделаны с этой целью; их нет в подлинных записях Оссендовского), обычная заглавная буква „В“ у Оссендовского (русская „В“ пишется так же, как английская „Б“ – прим. авт.) очень похожа на заглавную „В“ в ряде подписей „Бауэра“. Характерная заглавная „А“ Оссендовского в его собственной подписи часто повторяется в документах, особенно в подписи, приписываемой Йоффе (который, кстати, писал „А“ совершенно по-другому). В обоих образцах „к“ идентичны. Сходство написания даты „1917“ не может не броситься в глаза. Очень характерна косая, направленная вверх чёрточка, вместо точки, над мягким русским „i“. Этот список можно продолжить, но вряд ли нужно. Тот, кому хочется погрузиться в эту тему глубже, может взять оригиналы документов в Национальных Архивах и сравнить их прямо с фотокопией письма Оссендовского, которая также есть в архивах.

Прямые и косвенные свидетельства, указывающие на Оссендовского, игравшего главную роль в составлении этих подложных документов, в совокупности весомы и убедительны. Это не означает, что у него не было подручных, они, возможно, были. Но есть все основания утверждать, что он был основной фигурой этой операции, её движущей силой и основным исполнителем.

В связи с этим остаётся один вопрос. В чём была действительная причина, побуждавшая Оссендовского в течение столь долгого времени заниматься антигерманской пропагандой, особенно в свете его кампании против германских коммерческих интересов на русском Дальнем Востоке?

Финансовая привлекательность ясна. Панов говорит, что деньги, которыми оплачивались нападки на фирму Кунст и Альберс, шли в основном из семейства Казяновых, владельцев конкурировавшей фирмы «Чурин и Компания», которые также имели сеть оптовых и розничных коммерческих предприятий в основных сибирских городах и были основными соперниками фирмы Кунст и Альберс. Всё это звучит достаточно доказательно. Понятно также и то, что Оссендовский будучи поляком (хотя и очень русифицированным в то время), был очевидно настроен против германской политики в Польше.

Возможно, это и всё. Но для исследователя деятельности Оссендовского не может остаться незамеченным слишком редкое упоминание о японцах и откровенно прояпонский уклон этих немногих ссылок, которые вообще есть в его работах. Он же, в конце концов, был и во Владивостоке, и в Харбине во время Русско-Японской войны; он не мог не думать о Японии в это время. Он был активным участником политических интриг и соперничества на харбинской сцене непосредственно перед войной, событий, которые не могли оставить японцев совершенно равнодушными. Дело, которому он впоследствии посвящал себя так долго и истово – дело ликвидации германского коммерческого влияния в России и особенно в Сибири – представляло для японцев огромный интерес. А в его сообщениях нет никакого упоминания об этом; нет ни озабоченности, ни даже осознания того, что Япония также может иметь коммерческие (и не только) виды на эту часть света. Остаётся удивляться, почему человек, который считал германское коммерческое влияние в Сибири таким опасным и таким непереносимым для русского чувства, был так равнодушен в отношении другой великой державы.

В то время, как документы Сиссона ревностно направлялись британским и американским представителям в Петрограде, нет никакого упоминания о подобном предложении этих документов японцам. Это странно, потому что японцы, как раз тогда серьёзно занятые перспективой скорой оккупации части восточной Сибири собственными силами, наверняка имели бы особый интерес к таким вещам, как список германских агентов во Владивостоке. Нет сомнений, что на приобретение подобного материала, а также на другие тайные операции в России, у японцев деньги были; нет также и причин полагать, что Семёнов и Оссендовский отклонили бы привлекательные предложения с этой стороны. Конечно, возможно, что японцы и приобрели такой материал обычным путём, и что все вовлечённые в это впоследствии хранили о том молчание. Возможно также, что японцы были слишком хорошо осведомлены, чтобы заинтересоваться предложением Семёнова, и потому отказались покупать эти сведения. Но есть также возможность того, что подозрительное отсутствие японцев во всей этой картине может объясняться их связями с Оссендовским и его деятельностью, которая была тесней и заинтересованней, чем отношение безучастного клиента.

Свидетельств, которые отметил автор, совершенно недостаточно, чтобы судить об этих вопросах. Но будущие исследования смогут наверняка пролить свет на некоторые из этих загадок; и это вполне сможет помочь осветить вопросы более широкие, чем просто происхождение самих документов Сиссона.

Рассуждения, приведённые выше, относятся к основной части опубликованных документов.

Относительно пятнадцати документов, составляющих Приложение I к официальной брошюре „Германо-большевистский заговор“, можно сказать немного. Нет причин думать, что Оссендовский был автором какого-либо из них. Семь писем не имеются в оригинале или фотокопии. Абсолютно невозможно оценить подлинность оригиналов, имеющихся в этих переводах. Надуманное и показное привнесение громких имён Ленина, Троцкого и Горького в эти письма оставляет, надо сказать, отчётливое впечатление недостоверности. Что касается циркуляров, то лишь у двух имеется что-то предполагающее быть оригиналами; но недостатки этих документов столь разительны, что даже Харпер и Джеймсон не смогли заставить себя поверить в их подлинность.

Единственный документ, включённый в Приложение II (по не вполне понятным причинам), отнюдь не является неправдоподобным (за исключением последнего предложения, которое явно было добавлено для большего эффекта). Есть достаточно доказательств успехов операций по перехвату телеграфных сообщений, что указывает на возможность того, что большая часть этого послания подлинна. Ирония состоит, однако, в том, что единственный документ из всей коллекции, который производит впечатление достаточной достоверности, есть тот, который не содержит никакого намёка или упоминания о чём-либо, похожем на „германо-большевистский заговор“.

Есть одна оговорка, которую следует сделать в отношение писем в Приложении I, упомянутых выше. Если документы в основной части брошюры предполагают неправдоподобную ситуацию, то этого нельзя сказать об этих письмах. Вопрос того, какие тайные источники внешней поддержки были у большевиков весной и летом 1917 г., очень сложный, далеко заводящий и выходящий за рамки этого расследования. То, что существовала оживлённая переписка между большевистскими лидерами и лицами в Скандинавии в эти месяцы; и что эти сообщения касались лиц, чьи имена упомянуты в этих письмах; и то, что сообщения весьма возможно касались перевода средств большевикам из каких-то внешних источников – всё это достаточно установлено. Дальнейшее расследование должно будет выяснить, стояло ли за этим само германское правительство или деньги шли лишь из дружественных зарубежных социалистических кругов и от прочих благожелателей за границей. В любом случае, за этими письмами вполне вероятно что-то стояло. Можно вполне предположить, что тексты, опубликованные в брошюре, основаны на подлинных письмах и просто вскользь упоминали, в отдельных ссылках, ведущие коммунистические фигуры.

Надо заметить в этой связи, что в мировоззрении обоих режимов не было ничего, что воспрепятствовало бы немцам оказывать большевикам финансовую поддержку до захвата ими власти или большевикам принять её. Ни одна из сторон не посчитала бы себя связанной какими бы то ни было моральными обязательствами перед другой в силу таких отношений. Само существо спора о документах Сиссона в том, что даже если бы – чего документы не доказывают, но что вполне возможно – большевики получали бы финансовую поддержку из официальных германских источников до революции, нет никаких свидетельств того, что они считали себя в результате связанными какими-либо моральными или политическими обязательствами перед немцами в период после захвата ими власти или что у немцев были какие-либо иллюзии на этот счёт. Но есть веские доказательства против этого.

Если немцы финансировали большевиков весной и летом 1917 г., они делали так из соображений – здравых в международной сфере и вне её – что поддерживают их не за то, что они обещают, но за то, чем они являются; не за то, что они могли бы сделать для других, но за то, что они сами, похоже, предпримут. Повальная деморализация в вооружённых силах России, которая сопровождала политический триумф большевиков, оправдала эти немецкие расчёты, опередив их самые оптимистические мечты.

Автор: Джордж Ф. Кеннан
Опубликовано: Журнал новейшей истории, том 28, № 2 (июнь 1956 г.), стр. 130-154
Оригинал: the_sisson_documents.pdf
Перевод: часть 1, часть 2, часть 3.